Profan
Регистрация: 27.04.2005
Москва
Сообщений: 6,761
|
Цитата:
...Казалось бы (благодаря архитектурным привязанностям), я должен любить
Москву несравненно больше. Казалось бы, она должна быть ближе сердцу
каждого русского вообще. Да и неудобно, казалось бы, давнишнему москвичу не
иметь хоть самого простенького патриотизма. И тем не менее. Постараюсь в
нескольких словах оправдать свое удивляющее вас заявление.
Дело в том, что у Ленинграда есть, сохранилось до сих пор свое лицо,
своя ярко выраженная индивидуальность. Есть смысл ехать из других городов:
из Будапешта, Парижа, Кельна, Тбилиси, Самарканда, Венеции или Рима, есть
смысл ехать из этих городов на берега Невы, в Ленинград. И есть награда:
увидишь город, не похожий ни на один из городов, построенных на Земле.
Вот так раз! А Москва? Слышу я ваши нетерпеливые возражения. Неужели
Москва не своеобразна? Откуда же знаменитые слова Пушкина: "Москва, как
много в этом звуке для сердца русского слилось, как много в нем
отозвалось!" Откуда же не менее знаменитые слова Лермонтова: "Москва,
Москва!.. люблю тебя, как сын, как русский -- сильно, пламенно и нежно!"
Почему же именно при виде Москвы с Воробьевых гор просветлели в юношеском
восторге два замечательных русских человека, Герцен и Огарев, и дали клятву
посвятить свои жизни служению Родине? И все это перед раскинувшейся
панорамой Москвы. Можно представить себе ту герценовских времен панораму.
Сохранились и гравюры, дающие хоть некоторое представление о тогдашней
Москве. Гравюры -- не живой, не всамделишный город, но все-таки...
Вам, наверно, не раз приходилось видеть иллюстрации разных художников к
сказке о царе Салтане. Именно ту картинку, где изображается город, чудесным
образом возникший за одну ночь на пустынном и каменистом острове. Говорят,
Москва, если смотреть издали на утренней морозной заре или в золотистых
летних сумерках, вся была как этот сказочный златоглавый и островерхий град.
Вы, конечно, любовались Московским Кремлем из-за Москвы-реки. Говорят,
вся Москва была по главному, архитектурному звучанию как этот уцелевший
пока, хотя и не в полной мере, Московский Кремль.
Напрягите воображение, представьте себе ту самую герценовскую панораму
с Воробьевых гор. Сотни островерхих шатров, розовеющих на заре, сотни
золотых куполов, отражающих в себе тихое сияние неба. Нет, Москва имела
свое, еще более ярко выраженное, чем Ленинград, лицо. Более того, Москва
была самым оригинальным, уникальным городом на Земле.
Может нравиться или не нравиться купольная златоверхая архитектура,
как может нравиться или не нравиться, допустим, архитектура древнего
Самарканда. Но второго Самарканда больше нет нигде на земле. Он уникален. Не
было и второй Москвы.
Можно упрекнуть меня в излишнем пристрастии -- всякий кулик свое
болото хвалит. Что ж, хорошо. Зову постороннего беспристрастного свидетеля.
Кнут Гамсун совершил в свое время путешествие по России и написал путевые
очерки, нечто вроде пушкинского путешествия в Арзрум. Называется его книга
"В сказочной стране". Итак, зову в свидетели прославленного норвежца. "Я
побывал в четырех из пяти частей света. Конечно, я путешествовал по ним
немного, а в Австралии я и совсем не бывал, но можно все-таки сказать, что
мне приходилось ступать на почву всевозможных стран света и что я повидал
кое-что; но чего-либо подобного Московскому Кремлю я никогда не видел. Я
видел прекрасные города, громадное впечатление произвели на меня Прага и
Будапешт; но Москва -- это нечто сказочное.
В Москве около четырехсот пятидесяти церквей и часовен, и когда
начинают звонить все колокола, то воздух дрожит от множества звуков в этом
городе с миллионным населением. С Кремля открывается вид на целое море
красоты. Я никогда не представлял себе, что на земле может существовать
подобный город: все кругом пестреет красными и золочеными куполами и
шпицами. Перед этой массой золота, в соединении с ярким голубым цветом,
блед-неет все, о чем я когда-либо мечтал. Мы стоим у памятника Александру
Второму и, облокотившись о перила, не отры-ваем взора от картины, которая
раскинулась перед нами. Здесь не до разговора, но глаза наши делаются
влажными".
Архитектура Москвы, московский, исторически сло-жившийся ансамбль
создавал определенную атмосферу, настроение, определенным образом
воздействовал на сознание, на характер людей, на их и житейское и
творческое поведение.
У Виктора Михайловича Васнецова, например, был в биографии переломный
момент, когда с не своей, ложной для него дороги -- жанра -- он резко
своротил в область эпоса и сказки, где и нашел свое подлинное лицо, где и
стал художником Васнецовым. Поворот этот произошел во многом под влиянием
Москвы. Вот что пишет сам Васне-цов Владимиру Стасову: "Решительный и
сознательный переход из жанра совершился в Москве златоглавой, конечно.
Когда я приехал в Москву, то почувствовал, что приехал домой и больше ехать
уже некуда -- Кремль, Ва-силий Блаженный заставили меня чуть не плакать, до
та-кой степени это веяло на душу родным, незабвенным".
В этом письме упомянуты только Кремль и Василий Блаженный, но надо ли
объяснять, что сами по себе они не создают еще общей архитектурной атмосферы
города. Васнецова же поразила именно архитектурная атмосфера Мо-сквы,
симфония Москвы, в которой Кремль и Василий Блаженный были чем-то вроде двух
вершин. В монографии о Васнецове сказано: "Васнецов, приехав в Москву,
почувствовал, что Москва обогащала и утверждала его в творческих замыслах,
что силы его идут на подъем". То же пережил по приезде в Москву и Суриков,
так же сильно подействовал московский архитектурно-художественный ансамбль
и на Репина, и на Поленова. Василий Суриков говорит о Москве: "Я как в
Москву приехал, прямо спа-сен был. Старые дрожжи, как Толстой говорил,
поднялись... Памятники, площади -- они мне дали ту обстановку, в ко-торой я
мог поместить свои сибирские впечатления. Я на памятники, как на живых
людей, смотрел,-- расспрашивал их: "Вы видели, вы слышали, вы свидетели".
Только они не словами говорят... Памятники все сами видели: и царей в
одеждах, и царевен -- живые свидетели. Стены я допрашивал, а не книги".
(Запись Волошина.)
Более спокойно, но не менее твердо говорит о Москве, о ее особом
значении А. Н. Островский: "В Москве все русское становится понятнее и
дороже. Через Москву волнами вливается в Россию великорусская народная
сила".
Итак, "особое значение Москвы". Для того чтобы человеку испортить
лицо, вовсе не нужно отрубать голову. Чтобы Самарканд перестал быть
Самаркандом, вовсе не нужно сносить весь город, достаточно уничтожить (даже
вздрогнулось от такого сочетания слов) несколько удивительных произведений
магометанского зодчества эпохи Тамерлана. Этих произведений, этих
памятников архитектуры всего лишь несколько. У меня нет под рукой
путеводителя, но, право же, их не более десяти. Без этих десяти сооружений
Самарканд как исторический памятник не существует.
С начала тридцатых годов началась реконструкция Москвы...
...Памятников архитектуры в Москве уничтожено более четырехсот, так что я
слишком утомил бы вас, если бы взялся за полное доскональное перечисление.
Жалко и Сухареву башню, построенную в XVII веке. Проблему объезда ее
автомобилями можно было решить по-другому, пожертвовав хотя бы угловыми
домами на Колхозной площади (универмаг, хозяйственный магазин, книжный
магазин). Жалко и Красные и Триумфальные ворота.
Может быть, вы знаете, что многие уничтоженные памятники были
незадолго перед этим (за два, за три года) тщательно и любовно
отреставрированы? А, знаете ли, что площадь Пушкина украшал древний
Страстной монастырь? Сломали. Открылся черно-серый унылый фасад. Этим ли
фасадом должны мы гордиться как достопримечательно-стью Москвы? От его ли
созерцания увлажнятся глаза какого-нибудь нового Кнута Гамсуна? Никого не
удивишь и сквером и кинотеатром "Россия" на месте Страстного монастыря.
....Кроме того, разрушая старину, всегда обрываем корни.
У дерева каждый корешок, каждый корневой волосок на учете, а уж тем
более те корневища, что уходят в глу-бочайшие водоносные пласты. Как знать,
может быть, в момент какой-нибудь великой засухи именно те, казалось бы уже
отжившие, корневища подадут наверх, где листья, живую спасительную влагу.
Вспомнив о корнях, расскажу вам об одном протоколе, который
посчастливилось прочитать и который меня потряс. Взрывали Симонов
монастырь. В монастыре было фамильное захоронение Аксаковых и, кроме того,
могила поэта Веневитинова. Священная память, перед замечатель-ными русскими
людьми, и даже перед Аксаковым, конечно, не остановила взрывателей. Однако
нашлись энтузи-асты, решившие прах Аксакова и Веневитинова перенести на
Новодевичье кладбище. Так вот, сохранился протокол. Ну, сначала идут
обыкновенные подробности, например:
"7 часов. Приступили к разрытию могил...
12 ч. 40 м. Вскрыт первый гроб. В нем оказались хорошо сохранившиеся
кости скелета. Череп наклонен на правую сторону. Руки сложены на груди...
На ногах невысо-кие сапоги, продолговатые, с плоской подошвой и низким
каблуком. Все кожаные части сапог хорошо сохранились, но нитки, их
соединявшие, сгнили..."
Ну и так далее, и так далее. Протокол как протокол, хо-тя и это ужасно,
конечно. Потрясло же меня другое место из этого протокола. Вот оно:
"При извлечении останков некоторую трудность представляло взятие
костей грудной части, так как корень бе-резы, покрывавшей всю семейную
могилу Аксаковых, про-рос через левую часть груди в области сердца".
Вот я и спрашиваю: можно ли было перерубать такой корень, ронять такую
березу и взрывать само место вокруг нее?
... Видели парижанин и будапештец подобные
дома. Еще и по-лучше. Ничего не говорю. Хорошие, добротные дома, но все же
интересны не они, а именно памятники: Кремль, Коломенское, Андронников
монастырь...
А Ленинград стоит таким, каким сложился постепенно, исторически. И
Невский проспект, и Фонтанка, и Мойка, и Летний сад, и мосты, и набережные
Невы, и Стрелка Адмиралтейства, и Дворцовая площадь, и Спас на Крови, и
многое-многое другое.
Вот почему я Ленинград люблю теперь гораздо больше Москвы. Да полно,
один ли я? Спросите любого человека, впервые увидевшего эти два города. Я
спрашивал многих. Все отдают предпочтение Ленинграду. Они отдают легко и
беззаботно (что ему, парижанину или будапештцу), я-- с болью в сердце. С
кровавой болью. Но вынужден. Плачу, а отдаю.
|
В.Солоухин
|